Чтобы полностью понять ситуацию, сложившуюся к началу боевых действий 22 июня 1941 года, следует заглянуть на несколько дней назад, когда в рамках приказов и директив ПрибОВО соединения-участники Расейняйского сражения занимали свои «зоны ответственности» на государственной границе или вблизи ее.

Как уже говорилось выше, направление на Таураге (считавшееся согласно «Плану обороны» ПрибОВО основным) прикрывала 125 сд генерал-майора П.П. Богайчука, усиленная прибывшим железнодорожным транспортом из-под Риги 51-м корпусным артиллерийским полком (36 единиц 152,4-мм пушек-гаубиц МЛ-20 обр.1937 года). Этот полк составил группу артиллерии дальнего действия (АДД) дивизии. За неполных трое суток до начала Великой Отечественной – 19 июня 1941 года 125 сд развернулась на вверенном ей рубеже прикрытия границы (Таураге, Гауре, Скаудвиле и до Паграмантиса) длиной около 40 км (реально оборудованных оборонительных позиций имелось не более чем на 25 км, так как оборона полков первого эшелона дивизии состояла из отдельных батальонных и ротных районов, находившихся в огневой связи одних с другими, то есть носила очаговый характер. – Прим. авт.) с опорой на н/п Паграмантис, Таураге, Бубишкяй, имея передний край по восточному и северо-восточному берегу реки Юра, Дационай, Друтавишкяй, Бурбишкяй, Вакайчай. Отдельные подразделения 125 сд были выдвинуты для наблюдения на рубеж Аукштуляй, Паюрис. Для того, чтобы осуществить все необходимые мероприятия в 20.10 18 июня П.П. Богайчук, минуя все необходимые инстанции, послал командующему ПрибОВО следующее донесение: «Полоса предполья без гарнизонов войск немцев не задержит, а погранчасти могут своевременно войска и не предупредить. Полоса предполья дивизии находится к госгранице ближе, чем к частям дивизии, и без предварительных мероприятий по расчету времени немцами будет захвачена ранее выхода туда наших частей». В соответствии с правилами «военно-управленческого этикета» комдив 125 поставил Федора Исидоровича Кузнецова в сложнейшее положение (не отреагировать на «сигнал» командующий округом не мог), тем более, что Богайчук просил дать указания, «гарантирующие от неожиданного вторжения мотомеханизированных частей немцев» или дать ему право самому разработать такие мероприятия, но отмечал, что средств дивизии для этого мало. Чтобы не стать объектом следствия «карающих органов» НКВД, если он вдруг не угадает с «правильным» ответом, командующий округом отдал указания, касающиеся 125 сд, устно и притом командующему 8 А генерал-майору П.П. Собенникову, который в конце концов и стал ответственным за вывод войск 10-й. 90-й и 125-й стрелковых дивизий непосредственно к предполью. На момент развертывания (125 сд) вблизи госграницы согласно директиве командующего ПрибОВО генерал-полковника Ф.И. Кузнецова вовсю шло строительство рубежей обороны. Оборудовались противопехотные и противотанковые препятствия, проводилась рекогносцировка мостов с целью их использования для контрударов по противнику или. наоборот, для разрушения в случае отхода. Всего в предполье ПрибОВО трудилось около 60 тысяч человек, в том числе 10 саперных батальонов, прибывших с Дальнего Востока. Эти части были полностью вооружены. Александр Славинас (начальник 1-го отделения контрразведки НКГБ Литовской ССР) вспоминал: «В субботу 21 июня я находился в Паланге на границе. Я был поражен размахом работ, а главное – количеством солдат в бумазейных, выгоревших, потрепанных гимнастерках. Это были стройбатальоны. Они строили укрепления их досок и песка, рыли окопы. В некоторых местах возводились более основательные укрепления. это были огневые точки из камня и бетона. Но их было очень мало». Дежуривший в субботу в штабе 106-го погранотряда в Таураге политрук А. Ионин писал в своих мемуарах: «Строители работали почти круглосуточно. Вчерашние штатские каменщики, плотники – многие из них уже пожилые – хорошо знали свое дело. По берегу Юры и ближе к границе появлялись внушительные сооружения – ДОТы, блиндажи, командные и наблюдательные пункты. Но объекты находились в стадии завершения и, естественно, не могли быть заполнены войсками. Самих стройбатовцев как серьезную рабочую силу принимать в расчет не приходилось. Вооруженные трехлинейками, наскоро прошедшие обучение по программе одиночного бойца, они были хорошими специалистами строительного дела, но вряд ли могли противостоять опытному технически подготовленному противнику…» Тем не менее не успевшие отойти в тыл инженерно-саперные и строительные части в первые сутки войны влились в состав стрелковых частей, развернутых у границы. Как правило «приграничные» стрелковые дивизии ПрибОВО успели к началу войны выдвинуть вперед только один сп, усиленный артиллерийским или гаубичным полками (остальные два полка, а также части обеспечения сд находились в резерве и должны были использоваться для усиления обороны или проведения контратак. – Прим. авт.), но со 125 сд все было несколько иначе. Для решения задач «стыкового боя» командованием 125 сд выделялось сразу два стрелковых полка первой линии (на правом фланге, северо-западнее Таураге на участке в 13 км – 466 сп майора Ш.Г. Гарипова, на левом фланге, юго-восточнее Таураге на участке в 12 км самого танкоопасного направления – 657 сп майора С.К. Георгиевского), усиленных дивизионной артиллерией в «лице» 414-го легкого майора В.И. Соколова и 459-го гаубичного полковника Р.П. Олейникова артиллерийских полков. 459 гап составлял группу поддержки пехоты 466-го стрелкового полка (эти два полка вместе с зенитным дивизионом расположились западнее Таураге вдоль реки Юры), а 414 лап – группу поддержки пехоты 657-го стрелкового полка (находились южнее Таураге). 749-й стрелковый полк майора И.К. Курочкина был оставлен в резерве и дислоцировался в Мишейкяйском и Лапурвисском лесах. Разведывательный батальон 125 сд, где имелись броневики и противотанковые пушки, находился вблизи командного пункта дивизии в 5 км юго-западнее н/п Батакяй. Систему противотанковой обороны на направлении главного предполагаемого удара противника формировали по всем правилам военного искусства РККА – обоим стрелковым полкам первого эшелона придавалось по одной батарее противотанкового дивизиона 125 сд. Батареи дивизиона ПТО контролировали шоссейную и железную дороги, соединяющие Тильзит и Таураге. А в отличии от 414-го легкого и 459-го гаубичного полков «на лошадках» – противотанковый дивизион как правило являлся мобильным моторизованным подразделением и мог быстро переместиться на участок танкового прорыва противника. Третья батарея (дивизиона) оставалась в резерве командира 125 сд. Таким образом, средняя плотность противотанковой артиллерии в полосе дивизии составляла около трех орудий, а на участке 657-го стрелкового полка с учетом 76,2-мм пушек 414-го легкого артиллерийского полка (лап), которые могли принять участие в отражении удара танков, увеличивалось до 5 орудий на 1 км фронта. Указанная плотность противотанковых средств при отсутствии достаточно сильного противотанкового резерва просто физически была не способна обеспечить отражение массированного удара танков противника в течении сколько-нибудь продолжительного времени. Вот поэтому и понадобились орудия 51-го корпусного артполка. Артиллеристы трех полков и дивизиона ПТО рассчитали и подготовили рубежи неподвижного заградительного огня (НЗО) по линии госграницы, а также участки сосредоточения огня (СО) по возможным районам сосредоточения противника – однако с началом военных действий помогла им в обороне военная наука не сильно, так как вышеуказанной артиллерии (в составе трех артполков и неполного дивизиона ПТО) по отношению к атакующим силам (при полном господстве авиации противника) было явно недостаточно. Предполагалось, что в районе Таураге 125 сд в оборонительных действиях поддержат и «крепостные» части формируемого укрепленного района. На правом фланге дивизии у Паграмантиса должен был держать оборону сформированный с привлечением л/с 67-й стрелковой дивизии – 165 оапб, а южнее его – на восточном берегу реки Юра предполагалось ввести в сражение сформированный на базе 48-й стрелковой дивизии – 167 оапб. Наконец, непосредственно в Таураге оборону должны были держать создаваемые на базе 125-й стрелковой – 169 оапб и 515 оадн, и 67-й стрелковой – 69 оабат. Однако в полной ли мере были сформированы и укомплектованы к 22 июня 1941 года вышеозначенные части (на формирование которых личный состав извлекался из стрелковых дивизий, что отнюдь «сд-доноры» не усиливало) на данный момент автору неизвестно. Дополнительным рубежом, призванным задержать противника, должен был стать Шауляйский УР (сооружаемый с осени 1940 года), строившийся на 90-км фронте от н/п Паюрис до Юрбурга. Но к началу войны готов он не был – из 430 железобетонных огневых точек (в 6 опорных пунктах) к июню 1941 года было готово лишь 27. Поэтому 21 июня в 11.10 командир 125-й стрелковой дивизии П.П. Богайчук приказал возвести по переднему краю главной оборонительной линии окопы, щели полного профиля, противотанковые и вдоль переднего края рвы, эскарпы, проволочные заграждения, а также провести минирование танкоопасных направлений. На момент отдачи приказа это шло вразрез с указаниями из Москвы, но дивизионные мероприятия были слишком незначительны, чтобы оперативно «отследить и купировать» их из центра. В районе часа ночи 22 июня в Таураге в кабинете командира 125 сд собрались офицеры штаба, командиры частей и различных служб дивизии – все ждали новых указаний военсовета 8-й армии. Вскоре раздался телефонный звонок. Разговор был коротким. Еще раз требовали не поддаваться панике, отменить выезд семей комсостава, с утра снять батареи с позиций и убрать минные поля. Командиры расходились молча, понимая, что отданные указания (а генерал-майор П.П. Собенников в момент разговора с комдивом 125 ничего не знал о Директиве № 1. – Прим. авт.) никаким образом не соответствуют создавшемуся положению – но «приказ есть приказ». И тут в начале второго П.П. Богайчуку позвонил командир 106-го погранотряда подполковник Л.А. Головкин и рассказал, что с застав докладывают о немецких танках вблизи границы. В штабе вместе с комдивом еще оставались начальник артиллерии дивизии подполковник Я.П. Синевич, начальник инженерной службы майор Б.Т. Вертоградов, начхим капитан Яценюк и шифровальщик. В присутствии этих лиц командир 125-й стрелковой дивизии связался с командирами полков и приказал вывести красноармейцев из казарм, занять позиции и подготовиться к бою. Это был поступок. А уже в 2 часа и пограничники 106-го отряда по указанию Л.А. Головкина были выведены из казарм и заняли огневые точки вокруг застав – это были несколько блиндажей с деревянными козырьками и амбразурами для пулеметов, окопы полного профиля и стрелковые ячейки, соединенные ходами сообщения. Впоследствии остатки Таурагенского пограничного отряда вольются в 125 сд.

48-я стрелковая (ранее Тверская) им. М.И. Калинина дивизия генерал-майора П.С. Богданова, получившая в результате майской проверки ПрибОВО неудовлетворительные оценки и выговор комдиву (но впоследствии за тот же период охарактеризованная в 1952 году командующим 8 А П.П. Собенниковым как «хорошая» дивизия) именно с конца мая 1941 года 6 стрелковыми батальонами (а скорее 3 батальонами с помощью 3 строительных батальонов – данные противоречивы. – Прим. авт.) вела ускоренные инженерные работы по оборудованию полевых батальонных районов обороны южнее 125 сд в районе Юрбург, Эржвилки (Эржвилкис). Именно в Юрбурге должны были разместиться штабы 328-го стрелкового и 10-го артиллерийского полков, поэтому 3-й батальон 328-го стрелкового занимался оборудованием позиций для 328 сп майора Габунии и усиливавшего его согласно плана 10 лап майора Аркадьева.

Собственно, 48 сд была переброшена в Латвию из Идрицы 17 июня 1940 года. Сначала дивизия находилась южнее Резекне, но уже 2 августа была передислоцирована в Ригу, где сменила части 25 сд. При вводе войск Красной армии бывшая буржуазная Латвия поразила младшего лейтенанта Серафима Мощанского, служившего с мая по ноябрь 1940 года командиром 1-й батареи 1-го дивизиона 10-го артполка (а уж затем командиром штабной батареи 10 лап 48 сд) нищетой ее сельских жителей в сочетании с сытостью и достатком столицы новой союзной республики. Многие дома на хуторах и в поселках имели земляные полы, зато в Риге жизнь «била ключом» и товаров имелось в изобилии. Симан (так его называли близкие родственники. – Прим. авт.) снял квартиру в городе, выписал из Твери жену Лелю (Елену) с сыном Борисом, вступил кандидатом в члены ВКП(б), нанял латышскую домработницу и зажил почти также, как в дореволюционной России (как жили его родители), ничем не отвлекая себя от совершенствования в верховой езде (для чего советской властью ему была предоставлена кобыла «Мста») и в военном мастерстве «красного командира» в 10-м артполку (впоследствии в послевоенной литературе полки подобного штата стали именоваться легкими артиллерийскими – лап, но в предвоенных документах они именовались просто артиллерийскими, без каких-либо дополнительных определений и характеристик. – Прим. авт.). Тем более, что пушки были на конной тяге и отбор «нижних чинов» в 10-й артполк проходил по способности молодых красноармейцев управляться с лошадьми – провалившие «тест в манеже» безжалостно отправлялись в стрелковые полки или в подразделения тылового обеспечения 48 сд. Но неудачники тоже не сильно горевали, так как уровень быта в предвоенной Красной армии был на порядок выше нежели в российской глубинке, тем более что, по окончании службы и увольнению в запас бывшим колхозникам выдавались паспорта и уже не было необходимости возвращаться в опостылевшую для многих деревню.

Вечером 17 июня 1941 года под формальным предлогом участия в маневрах основная часть 48 сд (всего 4662 человека; остальные уже находились на границе или на учениях, как зенитный дивизион 48 сд. – Прим. авт.) выступила к месту новой дислокации. Общий сбор был назначен у мостов через Западную Двину, а уже в 23.00 части 48-й стрелковой под звуки маршей военного оркестра прошагали через Земгальский мост и двинулись в Литву с расчетом сосредоточиться всеми силами (с учетом батальонов, занимавшихся оборудованием позиций в районе Юрбурга) на границе южнее н/п Эржвилки 23 июня 1941 года. Управление дивизии выдвинулось из Риги только в 1.00 18 июня. Впереди на 10 броневиках и 12 автомобилях с десятком 45-мм пушек «катил» 85-й отдельный разведбатальон дивизии (позывной «Лена»). «Походный ордер» 48 сд был ограничен скоростью пеших стрелковых полков и артполков на конной тяге, а вот весь «блок» управления дивизии вместе со 127-м противотанковым дивизионом и 67-м отдельным батальонам связи (позывной всей этой группы – «Волга») «стояли на колесах» и при необходимости они могли быть переброшены к границе гораздо быстрее установленного для всего перехода срока. 328-й стрелковый и 14-й гаубичный полки (позывной «Дунай»), двигающиеся одной группой, тоже имели в своем составе достаточно много машин – 20 и 31 соответственно и были способны при необходимости перебросить часть личного состава и техники гораздо быстрее отведенного для передислокации времени. Но план на марш в армии – это документ, который может быть нарушен только в чрезвычайных обстоятельствах (тем более до вечера 21 июня 1941 года никто с советской стороны и не знал, когда точно начнутся военные действия). Согласно этому плану (марша) – управление дивизии находилось в центре походной колонны и самостоятельно отражать удары наступающего противника только своей мобильной частью просто не могло – не имело для этого нужных количественных сил и необходимого вооружения. Именно поэтому сначала все шло своим чередом (тем более для скрытности походные колонны старались передвигаться ночью) и на 17.00 21 июня 48-я стрелковая находилась в 10 км южнее Шауляя с расчетом продолжать марш в район Нямакшчай, откуда и планировалось прибыть к н/п Эржвилки к исходу 23 июня, а затем продвигаться южнее и занимать приграничные позиции. Но скорее всего командование дивизии в связи с обостряющейся на границе обстановкой поторопили, так как в ночь с 21 на 22 июня основные силы 48 сд уже были в районе Эржвилки, что примерно в 50-60 км от государственной границы. Причем от основных сил «оторвались» и убыли в район Юрбурга 85-й разведывательный батальон и штаб 328-го стрелкового полка (видимо последний перебросили на машинах). Основные же силы дивизии согласно «Плану прикрытия» планировали выдвинуться к приграничным позициям только 23 июня 1941 года. Таким образом, в ночь на начало войны даже очаговой обороны на участке ответственности 48-й стрелковой дивизии не существовало, зато имелась «масштабная дыра» (вдоль нее скорее всего и курсировал 85 орб), в которую к мостам через Дубису в районе Арегала и устремится впоследствии 56-й моторизованный корпус генерала Эриха фон Манштейна.

Цементирующей силой обороны 48-й стрелковой дивизии в районе Юрбурга (также, как и в 125 сд) должна была стать артиллерийская группировка. Всего 48 сд к началу войны имела в своем составе 104 пушки и гаубицы – из них 46 противотанковых 45-мм орудий, 25 полковых и дивизионных 76,2-мм пушек и 33 гаубицы (из них: 122-мм образца 1910/30 гг. – 25 и 152,4-мм образца 1909/30 гг. – 8). В «обычных» условиях ведения военных действий – это немало, но 48 сд, по существу, разорванная на две неравные боевые группы, «попала под жернова» сразу двух (41-го и 56-го) наступающих моторизованных корпусов противника. Ведь не случайно уже днем 22 июня на участок обороны основных сил 48-й стрелковой по указанию командующего 8А начальником артиллерии армии был направлен последний армейский артиллерийский резерв – 402-й гаубичный полк большой мощности (БМ), состоящий из четырех дивизионов 203-мм гаубиц (по 2 орудия в батарее и 6 орудий в дивизионе – итого 24 тяжелых гаубицы в полку).

Взаимодействие между пехотой и артиллерией в составе дивизии регламентировалось Боевым уставом артиллерии (БУА, ч. II, 1937 г.), где четко обуславливалось создание артгрупп поддержки пехоты (ПП) по числу стрелковых полков. То есть группировка артиллерии создавалась не по организационно-тактическому принципу, а преимущественно по характеру решаемых задач. т. е. получается – что функционально определенных тактических артгрупп в руках общевойсковых начальников не имелось. К примеру, легкий артиллерийский и гаубичный полки сд – разные по своему назначению, но командир дивизии был вынужден закреплять «коня и трепетную лань» за однотипными стрелковыми полками. Это сделал комдив 125 Богайчук, собирался сделать комдив 48 Богданов, но начавшаяся война помешала полному выполнению уставных требований. Корпусные и армейские артиллерийские полки вообще подчинялись своему руководству, замыкавшемуся на начальника артиллерии ПрибОВО генерал-майора артиллерии П.М. Белых. Комдивам стрелковых дивизий армейские и корпусные артиллеристы подчинялись только в оперативном отношении. Структура эта при доминировании над противником выглядела вполне боеспособной, но только совсем не подходила для «форс-мажора» начала Великой Отечественной, где с нашей стороны сначала царил хаос и нередко отсутствовала вертикаль управления.

Наиболее универсальным в плане борьбы с живой силой и бронетехникой противника в 48-й стрелковой дивизии являлся 10-й легкий артполк. Перед началом войны он имел в трех дивизионах 16 «сорокакалиберных трехдюймовок» обр. 1902/30 гг. и восемь 122-мм гаубиц. 14-й гаубичный полк был более «профильной» частью, предназначенной для подавления укрепленных позиций противника и его живой силы. Командирский состав артполков дивизии был достаточно опытным – к примеру при всей «любви» руководства предвоенной Красной армии к молниеносным перемещениям комсостава с одной должности на другую (отчасти это было обусловлено стремительным ростом вооруженных сил с 1939 по 1941 годы, а также «отголосками» политических репрессий. – Прим. авт.), комполка 10 майор Аркадьев командовал им с 1939 года. В «Кратком очерке по истории возникновения и боевой деятельности 48 сд им. М.И. Калинина» (1918-1946), составленным майором Токаревым в 1946 году, упоминается о том, что личный состав 10 лап и 14 гап, а также специальные подразделения 48 сд принимали участие в советско-финской войне. Подготовка к надвигающимся военным действиям также велась артиллеристами основательно. Так, 18 июня 1941 года, покинув маршевые колонны 48 сд (10 лап остался руководить НШ полка капитан Нагурный), майор Аркадьев и младший лейтенант Мощанский автомобильным транспортом (в 10 ап имелось 6 автомобилей: легковая машина, 4 грузовика и грузовая машина со специальным кузовом) были переброшены к границе в район Юрбурга, где «колдовал» над позициями для своей части 3-й батальон 328 сп. Эти же бойцы должны были оборудовать капониры для пушек и гаубиц 10-го артполка, выделенного для усиления части майора Габунии. Разведка местности – районов НП и ОП – стала последним предвоенным заданием командира штабной батареи 10 лап (в прошлом инженера-дорожника с 5-летним практическим стажем работы) Серафима Мощанского. Аркадьев вскоре уехал в расположение маршевых колонн дивизии (двигавшейся к границе), а Мощанский остался на недостроенных приграничных позициях (для участия в работах), где и принял первый бой с противником в районе 4.00 утра 22 июня 1941 года.

Следует отметить, что артиллерия собственно стрелковых полков в составе «предвоенной» стрелковой дивизии РККА была откровенно слабой. К примеру, в 48 сд 268-й стрелковый полк имел в своем составе всего 10 орудий (6 «сорокапяток» и 4 «полковых»), 305-й стрелковый полк – 8 орудий (6 «сорокапяток» и 2 «полковых») и 328-й стрелковый полк – 9 орудий (6 «сорокапяток» и 3 полковых пушки КТ-27). Вот поэтому усиление сп артполком или гаубичным полком было просто необходимо при решении пехотинцами хоть сколько-нибудь значимых задач. Для этих же целей, но в рамках ПТО в сд существовал отдельный дивизион (в 48-й стрелковой – моторизованный 127 оад или 127 оптаб) с 18 противотанковыми 45-мм пушками, которые буксировали бронетрактора Т-20 «Комсомолец», а при необходимости противотанковую оборону можно было оперативно усилить артиллерией отдельного разведбатальона (в 48-й стрелковой – 85 орб), где и кроме 10 бронеавтомобилей имелось еще 10 «сорокапяток» на мехтяге. Остальные орудия в 48-й стрелковой как правило «буксировались лошадками».

Вообще, исходя из наличных штатных сил и средств при наличии только очаговой обороны (что-то более сложное политическое руководство страны своевременно создать в рамках ПрибОВО просто не позволило), ограниченного боекомплекта (в среднем 0,25-0,3 бк на артполки стрелковых дивизий ПрибОВО к началу войны – полный боекомплект, к примеру, на 76,2-мм пушку обр.1902/30 гг. составлял 216 снарядов), который вообще не пополнялся в первую неделю военных действий, стрелковая дивизия Красной армии без вмешательства «внешних сил» просто физически не могла долго удерживать наступающую танковую дивизию противника. 45-мм противотанковые пушки весь перечень вражеской бронетехники поражали только на дистанциях до 1-1,5 км, с дальнего расстояния по вражеским «панцерам» можно было эффективно «палить» лишь из 76,2-мм «трехдюймовок» обр.1902/30 гг., да и то дефицитным бронебойным боеприпасом 53-УБр-354А, которого никто в стрелковой дивизии и в «глаза не видел». Имелся и другой «народный» метод истребления бронетехники врага – по легким танкам и БТР немцев стали стрелять «шрапнелью» с небольшого расстояния в 700-800 м, так как кинетической энергии осколочно-фугасного боеприпаса 53-УОФ-354М вполне хватало для пробития противопульной брони. Взрыватель выставлялся «на удар» и срабатывал в момент соприкосновения снаряда с поверхностью бронеплиты. В результате в пробоину влетала крышка головного обтекателя, а за ним «смертельными осами» врывались 250 свинцово-сурьмяных шариков, не оставляя экипажам вражеской бронетехники ни малейшего шанса выжить. Только вот «провернуть такой фортель» можно было лишь с близкого расстояния, а враг (ведь он умирать раньше отведенного Богом срока тоже не желал) быстро «выкашивал» расчеты крупных и хорошо заметных орудий ураганным огнем, да и матчасть в подобных условиях боя также быстро приходила в негодность. Несколько часов сражения в «режиме ПТО» для артиллерийских и гаубичных полков стрелковой дивизии были равносильны смерти. Вот поэтому «вторым эшелоном» по направлению предполагаемого главного удара противника на подступах к Шауляю развернули 9-я артиллерийскую бригаду противотанковой обороны (птабр) под командованием полковника Н.Н. Полянского. Она была сформирована согласно постановлению ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О новых формированиях в составе Красной Армии» за № 112-459сс от 23 апреля 1941 года. Как уже упоминалось выше – ПрибОВО получил две такие бригады (9 и 10 птабр), одна из которых была передана в распоряжение командования 8А. В составе 9 птабр (численностью 2433 человека), прибывшей из Западной Сибири, согласно штата имелось два артполка (670 ап майора С.П. Хоминского и 636 ап подполковника Б.Н. Прокудина), каждый из которых состоял из пяти дивизионов (всего штатно 60 артсистем в каждом полку, а в двух полках 120 орудий – из них 72 пушки Ф-22 и 48 орудий 52К, впрочем имеется информация, что всего орудий имелось в наличии только 92) и роты крупнокалиберных пулеметов. Три дивизиона каждого из полков были оснащены 76,2-мм артсистемами Ф-22, еще два – 85-мм зенитными орудиями 52К. Предполагалось также получение 107-мм пушек М-60 (в каждом полку должен был быть один дивизион на подобной матчасти – по 12 пушек М-60 в дивизионе), но вряд ли они реально имелись в наличии. Также бригаде полагались автомобильный, инженерно-минный батальоны и зенитно-артиллерийский дивизион в составе восьми 37-мм пушек 61К (по другим данным – зенитно-артиллерийских дивизионов было два и входили они шестым дивизионом в каждый из полков, соответственно, 37-мм зениток в бригаде тогда имелось 16 единиц). Штатного автотранспорта в бригаде реально было гораздо меньше установленных норм (всего в бригаде к началу войны было 84 автомашины и 35 тракторов, а в 636 ап имелось всего 15 тракторов и автомашин на всю часть), недостающую автотракторную технику предполагалось получить по мобилизации. Укомплектованность снарядами перед началом военных действий составляла 0,25 – 0,3 боекомплекта, а 636-й противотанковый полк бригады совсем не имел бронебойных снарядов. Вот и получалось, что 9 птабр, дислоцирующаяся в районе н/п Бубяй, обладала ограниченной маневренностью и также не могла выдержать длительного боя с наступающим противником из-за отсутствия нужного количества боеприпасов. Несмотря на все трудности к 20 июня 1941 года л/с 9-й бригады занял и полностью оборудовал (с помощью местных жителей окрестных деревень, которые собрали отсутствующий у военных шанцевый инструмент и помогли артиллеристам оборудовать орудийные окопы, НП и укрытия для людей и техники) назначенный ей район обороны: правофланговый 670 ап расположился между озерами Буржули и Лукшта на рубеже Варняй, Варенляй, Караленай, Колайняй; левофланговый 636 ап оседлал Шауляйский тракт и своим левым флангом упирался в реку Дубиса ( рубежи Бурчишке, Кряпсай, Бурнишке, Кельме). Таким образом, была создана система артиллерийских противотанковых районов в составе одного дивизиона каждый, находившихся в огневой связи между собой и эшелонированных в глубину. Штаб бригады располагался в 1 км юго-восточнее Ужвентиса. По фронту на каждый полк приходилось по 8 км позиций, оборона полков строилась в два эшелона – в первом находились 76,2-мм пушки, на втором – 85-мм зенитные орудия 52К, выставленные на прямую наводку. Всего полоса обороны 9 птабр составляла около 50 км – от озера Лукитас до реки Дубиса. Таким образом, фланги позиций бригады были надежно защищены, но не застрахованы от (фланговых) обходов. Предполагалась, что от них (обходов) артиллеристов бригады защитит смежная 202-я моторизованная дивизия. Маневренные операции для 9 птабр из-за нехватки «средств тяги» вряд ли были возможны.

Основные события Расейняйского сражения происходили в зоне ответственности 8-й армии РККА, которой командовал генерал-майор П.П. Собенников. Что же это был за полководец? При изучении его биографии выясняется несколько интересных деталей – человеком Петр Петрович был образованным, так как родился в Кронштадте в дворянской семье морского офицера-артиллериста, поступил в Институт инженеров путей сообщения императора Александра I, но с последнего курса ушел в армию и закончил Николаевское кавалерийское училище. Но в отличие от многих своих соратников по роду войск он не переквалифицировался в танкиста или мотострелка и до марта 1941 года (назначения командующим 8А) кавалерии практически «не изменял». В «империалистическую» в чине корнета сражался с врагом в рядах Российской императорской армии и был награжден Георгиевским крестом. В гражданскую войну, попав в «красный» лагерь, он дослужился до должности исполняющего обязанности командира 13-й кавалерийской дивизии. Вот тут он был на своем месте – молодой комдив за успешно проведенную операцию (реально – серия локальных стычек со слабо вооруженным и малочисленным противником) по уничтожению корпуса генерал-лейтенанта А.С. Бакича на территории китайской провинции Синьцзян 19 октября 1921 года получил орден Красного Знамени. С августа 1926 года – командир 4-й отдельной кавалерийской бригады РККА, с ноября 1931 года – помощник инспектора кавалерии РККА, затем – инспектор кавалерии ОКДВА. В декабре 1935 года принял командование 8-й кавалерийской дивизией. В годы репрессий – с июня 1938 года находился в распоряжении Управления по командному и начальствующему составу Красной армии, а в феврале 1939 года комбриг П.П. Собенников был назначен, вы не поверите, старшим преподавателем общей тактики Военной академии РККА им. М.В. Фрунзе. С января 1940 года Петр Петрович довольно своеобразно участвовал в советско-финской войне, находясь в распоряжении командующего Северо-Западным фронтом С.К. Тимошенко и выполняя его ответственные поручения. С июня 1940 – уже генерал-майор П.П. Собенников становится заместителем инспектора кавалерии РККА и по совместительству редактором журнала «Красная конница», а с августа 1940 года – заместителем генерал-инспектора кавалерии Красной армии. У автора статьи нет никакого сомнения, что именно нарком обороны СССР обеспечил П.П. Собенникову протекцию в назначении командующим 8-й армией для дальнейшего служебного роста. Понятно, что никакого боевого опыта с Гражданской Петр Петрович не накопил вовсе, и, несмотря на личную храбрость и общую интеллигентность, по уровню военно-управленческой компетенции соответствовал командиру дивизии. Конечно, следует учитывать, что ключевые решения, определившие ход Расейняйского сражения, принимал вовсе не он, а командование Северо-Западного фронта и руководство в Москве, наверное, только этим, да еще близким знакомством с С.К. Тимошенко можно объяснить кратковременный взлет генерала П.П. Собенникова до должности командующего СЗФ (с 3 июля по 23 августа 1941 года. – Прим. авт.). На ход сражения у реки Дубиса он вряд ли мог как-то серьезно повлиять – зато сражение отразилось на его судьбе. Даже несмотря на трагические итоги битвы у Расейняя, сами контрудары танков 2-й бронедивизии РККА позволили задержать 41-й моторизованный корпус вермахта на несколько дней, что помогло 8-й армии без потери управления и в относительной сохранности отступить на восток и занять оборону на новых рубежах.

В общем, и целом, со стороны Красной армии в противоборство с противником на территории Прибалтики вступало целое «военно-научное общество» тактиков-теоретиков, без труда способных выиграть на ящиках с песком у генералов вермахта из группы армий «Север» любое сражение. Но полководческий талант особенно в плане стратегии и оперативно-тактического искусства – это «такая же искра Божья», как и природные способности в других творческих областях человеческой деятельности, с непременными структурными элементами – особым талантом в управлении подчиненными, особой коммуникации, интуиции и даже в некоторой степени везением. Обучение в военно-учебных заведениях придает природному «самородку» некоторую огранку, делает его деятельность эффективней. Но не имеющему «профильных» талантов полководцу не поможет никакая военная наука, что неоднократно подтверждалось историей войн и конфликтов. Отбор высших «кризисных менеджеров» воюющей армии производится только эмпирическим путем в ходе военных конфликтов (желательно с равным по силе противником) на основании единственного критерия – их успешности в победах над врагом. Германия подобный отбор провела с 1939 по 1941 годы, у нас же на полководческих должностях находились преимущественно военные управленцы «мирного времени», способные эффективно поддерживать боеготовность войск в спокойный период, но не способные одерживать военных побед. Руководству страны еще только предстоял «кровавый кастинг» генералитета и начался он именно в июне 1941 года. Ранее что-то подобное провести было никак невозможно. В этом отношении войскам ПрибОВО не повезло еще и тем, что в процесс управления войсками формирующегося Северо-Западного фронта его командующий генерал-полковник Ф.И. Кузнецов внес свой «неповторимый колорит». В последние сутки перед началом войны, как уже говорилось выше, он «мотался» по войскам, причем не имея устойчивой связи со штабами под Паневежисом и в Риге и самостоятельно отдавал приказания командирам соединений и частей, часто не располагая самой свежей информацией из центра. Его поведение копировал член Военного совета корпусной комиссар П.А. Диброва, причем последний формально или находился в отпуске, или на учебе (так как все директивы ПрибОВО последней недели перед войной, за исключением документов от 21 июня, вместе с Кузнецовым и Кленовым подписывал начальник Управления политической пропаганды ПрибОВО бригадный комиссар К.Г. Рябчий. – Прим. авт.). И когда из Москвы в округа стали передавать содержание Директивы № 1 (передача продолжалась до 0 часов 30 минут) ее по воспоминаниям начальника связи ПрибОВО полковника П.М. Курочкина принимал в штабе под Паневежисом начальник штаба округа: «В 0 часов 20 минут на телеграфной ленте аппарата Бодо, работающего с Москвой, появились требовательные слова: «Немедленно к аппарату начальника штаба для приема весьма важного». Дежурный по связи доложил начальнику штаба, мне и оперативному дежурному. Через минуту ответ в Москву: «У аппарата Кленов». «Принимайте директиву народного комиссара обороны». Слово за словом стала передаваться директива о возможном нападении немецко-фашистской армии на нашу страну и о требовании приведения всех частей округа в полную боевую готовность». Начальник штаба ПрибОВО после получения текста Директивы № 1 начал обзванивать соединения, инструктируя командармов и комкоров в соответствии с новыми вводными, попутно разыскивая командующего округом, который наряду с ЧВС выдавал указания подчиненным «в старом ключе». А в штабе ПрибОВО в Риге в это время находился заместитель командующего округом генерал-лейтенант Е.П. Сафронов, который тоже не был полностью информирован о принимаемых командующим и его начштаба решениях. В 2.25 (после того, как Кленов разыскал Кузнецова) появилась новая директива командующего округом следующего содержания: «…скрытно занять оборону основной полосы. В предполье выдвинуть полевые караулы для охраны ДЗОТов, а подразделения, назначенные для занятия предполья, иметь позади. Боевые патроны и снаряды выдать. В случае провокационных действий немцев огня не открывать». Также указывалось, что в случае перехода крупных сил противника в наступление предписывалось использовать для усиления войск саперные батальоны, а строительные части, которые не были вооружены, отвести в тыл. Подобный документ требовал уточнений и комментариев, но даже высший комсостав округа не мог точно конкретизировать свою же директиву. Вот как описывал обстановку в штабе округа в Риге в ночь с 21 на 22 июня 1941 года командующий артиллерией 27А Н.М. Хлебников, прибывший туда, чтобы добиться выдачи артиллерийским частям нужных боеприпасов: «В штабе пустовато. Почти все руководящие работники во главе с генерал-полковником Кузнецовым еще в войсках. На месте только заместитель командующего генерал-лейтенант Е.П. Сафронов. Он не скрывал беспокойства, с командующим так и не было связи… Начались непрерывные звонки из частей. Командиры спрашивали: как понимать директиву командующего округом? Как отличить провокацию от настоящей атаки, если противник предпринял боевые действия? Положение у Егора Павловича затруднительное: что им ответить, если сам в глаза не видел этой директивы, командующий округом отправил ее войскам первого эшелона, не известив своего заместителя». С двух до трех ночи в органы управления ПрибОВО посыпались донесения комдивов о том, что они видят и слышат (звуки моторов) скопление немецкой техники у границы. Но ответ был один – «Не поддавайтесь на провокацию». Такова была сложившаяся в конце 30-х система управления, и те, кто выдвинулся на руководящие должности после «великой чистки» обладали отличным инстинктом самосохранения, что очень повлияло на ход и результаты приграничных сражений 1941 года. Важно отметить, что после «перенастройки» системы (управления) именно она вместе с особыми качествами русского народа стала одним из главных факторов разгрома германского рейха. Такой вот парадокс.

Касательно же общей численности войск СЗФ в ходе Расейняйского сражения, то по подсчетам автора разновременно нами было введено (в сражение) без учета инженерно-саперных и строительных частей до 40 тыс. человек, 252 танка, 113 бронеавтомобилей, 322 орудия и миномета, 200-250 мотоциклов (в том числе с вооружением). Воздушного прикрытия (а авиационные частей ВВС РККА в районе Шауляя было немало: 10 иап собственно в Шауляе, 46 бап – в Груздяе, 240 иап – в н/п Йонишкис, 238 иап и 9 бап – в Паневежисе, и 31 иап – в Каунасе) в ходе осуществления операции практически не было, за исключением нескольких одиночных вылетов бомбардировщиков СБ. И главные причины бездействия нашей авиации заключались не только в отсутствии самолетов или боеприпасов к ним. Командующий ВВС ПрибОВО (6,7,8-я и 57-я авиадивизии, части обеспечения и управления) генерал-майор авиации А.П. Ионов был не только пилотом-героем Первой мировой войны и кавалером Георгиевской медали IV степени, двух Георгиевских крестов – II и III степени, Георгиевского оружия, а также ордена Святого Станислава III степени с мечами и бантом, но и опытным управленцем, поэтапно прошедшим все ступени службы летного дела. После немецких ударов 1-го воздушного флота по нашим аэродромам он не «убоялся» тут же нанести ответный удар силами 44 бомбардировщиков СБ и Ар-2, которые 22 июня 1941 года бомбили объекты в районе Тильзита, Вишвилла и Эйдкау и насторожили немцев. В дальнейших его планах была поддержка с воздуха ударных сил 8-й армии в разгроме Таурогенской группировки противника, но из-за низкой выучки наших пилотов и неразберихи на фронте возможности ВВС СЗФ стремительно таяли. А уже 26 июня 1941 года Алексей Павлович Ионов был арестован и безосновательно обвинен в «измене Родине, вредительстве и участии в антисоветской организации» (расстрелян 23 февраля 1942 года), что окончательно парализовало и без того ослабленную авиацию фронта.

Илья Мощанский